wwold в Белые «Моисеи»: Ледяной поход-5.Начало 1, 2, 3 и 4.
Деникину, больше похожему на добродушного помещика, под Екатеринодаром пришлось принимать сложное наследство. Он оказался не только способным литератором, но и полководцем.
Гибель Корнилова, который был признанным вождём армии, поставила её на грань катастрофы. Свидетели гибели главнокомандующего хотели даже скрыть её от личного состава, но слухи было не удержать. Впрочем, именно это давала, пускай призрачную, но надежду на спасение. Прибывший Алексеев не столько приказал, сколько констатировал факт, чтобы Деникин принимал тяжёлое наследство.
Собравшиеся на совещание Алексеев, Деникин, Романовский, а так же приглашённые Филимонов и Быч (лучше знавшие кубанские реалии) быстро согласились, что армия вымотана, поэтому надо спасать не честь, а людей – запланировали отступать по единственно возможному маршруту – на север.
Так как все чаяния «добровольцев» были заключены в Корнилове – других генералов они за безоговорочных вождей не воспринимали. Но Деникина хорошо знали в штабе, а с Романовским и Марковым он был в друзьях. Теперь от его первых шагов зависело будущее всей армии. Сам Деникин об этом сказал: «Если доберёмся до Дядьковской, то за три дня я ручаюсь. Ещё три дня проживём…»
Армия потеряла 3 тыс. из 6-ти убитыми и ранеными, а так же разбежавшимися кубанцами, повозки артиллерийского обоза были пусты, лишь немного снарядов лежало в передках батарей, да десяток-другой патронов в подсумках бойцов. К тому же при отступлении прошлось оставить, надеясь на гуманизм противника, 48 тяжелораненых бойцов в Елизаветинской, ибо любая транспортировка была равносильна смерти.
Ночью 1 апреля армия вошла в Гначбау, где простояла весь день, приводя себя в порядок. Было оставлено 4 орудия, только для которых и были снаряды, остальные, столь трудно доставшиеся, испорчены и сброшены в реку. Сокращался обоз, выкидывалось всё, что могло помешать быстрому переходу армии. 2-го апреля похоронили Корнилова, чью могилу, не смотря на покров тайны, всё-таки нашли (искали, кстати, спрятанные сокровища) и осквернили.
Теперь одной основной задачей «добровольцев» стала потребность вырваться из плотного кольца железных дорог, где все крупные станции были заняты отрядами Автономова, а между ними курсировали бронепоезда. Здесь ещё раз в глаза бросается в глаза тот факт, что, отнюдь не архаичное офицерство (ибо война, что тогда, что сейчас это квинтэссенция прогресса), в этой схватке оказалось на стороне традиционной деревни. Где крупные города с преобладанием промышленных рабочих и железные дороги, сгусток высоких технологий того времени, представляли для них либо существенную угрозу, либо необходимость усиленного контроля.
Красные же, не без оснований, планировали задушить в объятиях железных дорог деморализованных «добровольцев» и были близки к успеху. Но вновь на стороне последних сыграл фактор профессионализма и лихости военного сословия.
Чтобы избежать плотного боевого соприкосновения с противником из Гначбау уходили в ночь, поэтому Черноморскую железную дорогу пересекали под утро. «Добровольцы» аккуратно захватили сторожку путевого обходчика, но скрытый переход через пути нарушил один из бронепоездов Красных, который неожиданно появился из темноты. В очередной раз Белые оказались перед лицом поражения, так как именно в это время у строжки сконцентрировался весь командный состав Добровольческой армии. Время шло на секунды. Выручил всех Марков, который дерзко крикнул машинисту, чтобы тот остановился, иначе передавит своих. А пока он соображал что к чему – бросил гранату в машинное отделение. Миончинский сумел под градом выстрелов развернуть орудие и практически в упор расстрелял паровоз и блиндированные вагоны. В ходе ожесточённой схватки противник был перебит. Смертельная опасность миновала, кроме того в разбитых вагонах Белые пополнили так нужный им боезапас. После чего станция была взята, а второй бронепоезд отогнали артиллерийским огнём. Обоз и армию без особых потерь удалось переправить через железнодорожное полотно.
4 апреля «добровольцы» входили в дружественную им Дядьковскую. Моральный перелом произошёл. Рана от утраты вождя - ещё не затянулась, но «добровольцы» снова почувствовали свою уверенность в силах - паника и безволие отступили. Теперь, вырвавшись из плотного большевистского кольца, им нужно было решить, что делать дальше. Вариантов было два. Возвращаться в Донские степи, но обстановка на Дону и участь казаков Попова была неизвестна. Или оставаться на Кубани. Двигаясь либо в Баталпашинский отдел, а далее в Терскую область, что подразумевало в последующем отказ от борьбы. Либо в Лабинский отдел в станицу Прочноокопскую, которая занимала выгодное стратегическое положение, а её казаки были настроены против большевиков. Последнее решение, активно продвигаемое кубанским правительством, было поддержано большинством совещания. Деникин, согласившись с ним, однако, не считал себя обязанным придерживаться данного маршрута и был готов, в случае необходимости, совершить поворот на север. Сейчас же он хотел сконцентрировать армию на перепутье трёх республик и трёх военных командований: Кубани, Дона и Ставрополя. Что позволяло в случае необходимости действовать на любом удобном оперативном направлении. При этом для ускорения переходов было предложено, на примере Красных, посадить солдат на телеги. А членам кубанского правительства усилить меры по реквизиции тягла у населения.
Оставался ещё один сложный вопрос – с ранеными, которых скопилось около полутора тысяч, а их смертность приняла «ужасающие размеры». Получалось, что самые тяжелые из них будут замедлять армию, что чревато разгромом. А ускоренных переходов они, скорее всего, не выдержали бы. Третье решение: оставлять раненных в станицах - тоже гарантированная смерть («добровольцы» пленных не брали – большевики им платили тем же). Однако здесь армию догнало сообщение, что елизаветинские казаки раненных спасли (что в последствии оказалось неправдой), поэтому руководство склонилось к третьему варианту. В итоге решили отобрать 200 самых тяжёлых и оставить врача, медсестру и 250 000 рублей на их содержание. Станичный сход подтвердил, что берёт их на своё попечение. При этом в качестве жеста доброй воли были отпущены заложники большевики, взятые кубанскими казаками под Екатеринодаром («добровольцы» пленных, как мы помним, не брали). При этом часть пробольшевистски настроенных жителей станицы, наоборот, были уведены в качестве заложников с собой.
Впрочем, раненные, узнав, что их оставляют в станице – впали в ярость и отказались покидать обоз. В итоге осталось всего 119 человек, остальных сослуживцы, на свой страх и риск, увезли с собой. И вот печальная ирония судьбы. Дядьковских раненных большевики почти не тронули (помогли отпущенные заложники), в то время как увезённые умерли почти все.
9 апреля, пройдя за 9 дней 220 вёрст, армия остановилась в станице Ильинской. Деникин сумел спасти армию, вырвавшись с минимальными потерями из густой сети железных дорог. Армия сумела сохранить свою ударную силу, подтвердив, что по-прежнему превосходит более многочисленных и хорошо вооружённых оппонентов дисциплиной, выучкой и манёвренностью. Авторитет Деникина взлетел, тесно переплетаясь с культом «болярина Корнилова».
Да, и в станицах, хлебнувших горя от большевичков (особенно заезжих), отношения к «добровольцам» стало радушнее. К ним потёк ручеёк охотников для участия в походе. Чему явно способствовала деятельность членов Кубанской Рады, которые таким образом надеялись увеличить численность казачьего контингента по сравнению с офицерами и юнкерами, дабы в дальнейшем снова заявить о необходимости своей самостоятельной армии.
Здесь же случился ещё один психологический перелом – в армию впервые стали рекрутировать пленных, которых брали кубанские казаки. Сначала в обоз, потом по мере необходимости в строй. Деникин считал, что началось «смягчение психологии добровольцев», но надо признать, что виной этому была насущая необходимость в пополнении частей, к которой командиры прибегали на свой страх и риск.
А пока Деникин двигал армию строго на восток, готовый при необходимости повернуть как на юг, так и на север. Понимая, что от этого решения зависит судьба армии – он не торопился. И даже после того как в Ильинской появились несколько прочноокопских казаков, которые разъяснили ситуацию (мятеж подавлен, но организация и оружие осталось) – он отправил в Егорлыкскую разъезд под командованием полковника Барцевича. Одновременно было решено собрать в Прочноокопскую Покровского с отрядов в 400 кубанцев, который мог стать ядром сопротивления большевикам. Здесь Деникин убивал двух зайцев. Во-первых, удалял из армии не в меру амбициозного «командующего Кубанского края». Во-вторых, нашёл ему занятие по призванию и возможностям.
Впрочем, совершив за 4 дня 200-верстовый пробег, в армию вернулся разъезд полковника Барцевича, а вместе с ним делегация 17 человек от задонских станиц, которая уверила командование армии, что «Дон поднялся» против большевиков. Вопрос о выборе направления – решился сам собой. Оставалось только уговорить на это дело кубанцев.
Представители Рады восприняли это без энтузиазма, заявив, что кубанцы сами не захотят идти на Дон. Однако, простые казаки и офицеры, сроднившись за время похода с «добровольцами», и оценившие пользу от твёрдой дисциплины и грамотного командования, уходить не пожелали. Более того, даже четыре сотни, что планировалось отправить с Покровским - взбунтовались и отказались покидать армию.
Цель Деникина занять район на стыке Донской и Кубанских областей – стала реальной. Добрармия повернула на север и встретилась там с… большевиками, которые к этому времени восстание подавили. А «добровольцам» пришлось сразу же вступать с ними бой. Впрочем, своего Автономова у них не было, поэтому они без труда разбили многочисленные, но слабоорганизованные большевистские отряды.
Благо, как это часто было на первом этапе гражданской войны, единения и порядка среди Красных не наблюдалось. Подтелков, который сидел в Ростове, стал, по мнению Белых, настоящим большевиком, так как опирался на пролетариат и очень нервно дышал в сторону Голубова и Смирнова в Новочеркасске. Последние строили свой социализм – донской, казачий, но близкий советскому. И в тоже время замкнутый в своей области, куда не допускались пришлые. Поэтому когда 1-го апреля казачье ополчение войскового старшины Фирсова захватило Новочеркасск – голубовцы высказали нейтралитет. А когда 5-го числа Красные отбили город обратно, то дивизия ушла из города, впрочем, не забыв вывезти награбленное имущество. Которое, правда, вскоре стало добычей других восставших станиц.
Начинался новый виток борьбы за Дон. И ситуация складывалась крайне затейливо. Немцы, используя соглашение с Центральной радой, заняли Украину и продвигались к Ростову и Новочеркасску. Большевистские войска, откатываясь перед ними, забив эшелонами все станции от Ростова до Тихорецкой. Огромное количество оружия и боеприпасов ускользало от «добровольцев», так как вступать в схватку с немцами ради снабжения – было верхом безрассудства.
При этом 23 апреля южная группа восставших казаков под командование С.В.Денисова снова взяла Новочеркасск, куда Деникин сразу же отправил Кислякова. Если казачьи отряды согласятся на главенство «добровольцев», то армии предстояло идти на соединение к ним. С другой стороны, Добрармия со дня на день могла быть зажата между немцами и отступающими Красными частями. К тому же нельзя было списывать со счёта войска Донской Советской республики и Юго-восточную революционную армию Автономова. А посему надо было готовиться к новой серии схваток. Для чего «добровольцы» 25-28 апреля предприняли налёт на станцию Сосыка в тылу группы большевиков, обороняющихся против немцев. Трофеи были велики, но артбоезапаса там не нашлось. От наступления на другие станции отказались в связи с возросшим сопротивлением Красных. Ещё раз сложилась парадоксальная ситуация, когда «вековечный враг» - немцы оказались вынужденными союзниками. Вот как Деникин обрисовал ситуацию в своих воспоминаниях:
Должен сказать откровенно, что нанесение более серьезного удара в тыл тем большевистским войскам, которые преграждали путь нашествию немцев на Кавказ, не входило тогда в мои намерения: извращенная до нельзя русская действительность рядила иной раз разбойников и предателей в покровы русской национальной идеи...
Увы, это реалии Гражданской войны. Вступая на её мутную стезю, можешь забыть про незапачканные белые одежды.
Тем временем 25 апреля немецкие войска вошли в Ростов, а Красные предприняли наступление на Новочеркасск. Казаки было дрогнули, но им на помощь неожиданно пришла бригада Дроздовского, которая перевесила чашу весов в их пользу. Столица Донского края окончательно оказалась в руках восставших.
Сам Дроздовский тот час подал работ на включение бригады в состав Добровольческой армии, сразу подняв её численность на треть мотивированных и хорошо экипированных бойцов. А вот казачки снова огорчили. Не смотря на то, что присутствие «добровольцев» ими было признано желательным (ведь вокруг ещё роились орды страшных большевиков), ни о каком подчинении речь не шла. Всё это больше напоминала печальную ситуацию «унии» образца ноябрь 1917 – февраль 1918 года, которая уже привела к катастрофе.
При этом вскрылось и другое. Набег на Сосыку показал, что армия устала и жаждет не новых боёв, а полноценного отдыха в нормальных условиях. Армия снова была без базы и тыла, поэтому Деникин отказался от перехода к Новочеркасску, оставив армию на отдыхе в Мечетинской и Егорлыкской.
Вот что про него пишет Деникин:
Первый кубанский поход — Анабазис Добровольческой армии — окончен.
Армия выступила 9 февраля и вернулась 30 апреля, пробыв в походе 80 дней.
Прошла по основному маршруту 1050 верст.
Из 80 дней — 44 дня вела бои.
Вышла в составе 4 тысяч, вернулась в составе 5 тысяч, пополненная кубанцами.
Начала поход с 600-700 снарядами, имея по 150-200 патронов на человека; вернулась почти с тем же: все снабжение для ведения войны добывалось ценою крови.
В кубанских степях оставила могилы вождя и до 400 начальников и воинов; вывезла более полутора тысяч раненых; много их еще оставалось в строю; много было ранено по несколько раз.
В память похода установлен знак: меч в терновом венце.
«Ледяной» поход является классическим переходом периода гражданской войны в России 1918-1924 годов свойственным для обеих сторон. Его успех способствовал тому, что Белые сохранили боеспособное ядро своих войск, которое как свет в темноте для мотыльков – привлекал новых добровольцев в их ряды. Что означало одно – новый раунд жёсткого противостояния идеологических оппонентов не за горами.
Впрочем, теперь ситуация качнулась не в сторону Красных. Именно им предстоит на себе испытать ужас и отчаяние от новой Белой «волны». И те, кто найдёт в себе силы сопротивляться, тоже совершать такие же героические переходы, так же заложив ядро будущей гвардии, но уже красного цвета.
На основании описанных событий можно сделать ряд интересных выводов, которые покажут: почему примерно одни и те же события привели Белое движение к гибели, а Красных, соответственно, к Победе.
Но об этом – в следующий раз.
Деникину, больше похожему на добродушного помещика, под Екатеринодаром пришлось принимать сложное наследство. Он оказался не только способным литератором, но и полководцем.
Гибель Корнилова, который был признанным вождём армии, поставила её на грань катастрофы. Свидетели гибели главнокомандующего хотели даже скрыть её от личного состава, но слухи было не удержать. Впрочем, именно это давала, пускай призрачную, но надежду на спасение. Прибывший Алексеев не столько приказал, сколько констатировал факт, чтобы Деникин принимал тяжёлое наследство.
Собравшиеся на совещание Алексеев, Деникин, Романовский, а так же приглашённые Филимонов и Быч (лучше знавшие кубанские реалии) быстро согласились, что армия вымотана, поэтому надо спасать не честь, а людей – запланировали отступать по единственно возможному маршруту – на север.
Так как все чаяния «добровольцев» были заключены в Корнилове – других генералов они за безоговорочных вождей не воспринимали. Но Деникина хорошо знали в штабе, а с Романовским и Марковым он был в друзьях. Теперь от его первых шагов зависело будущее всей армии. Сам Деникин об этом сказал: «Если доберёмся до Дядьковской, то за три дня я ручаюсь. Ещё три дня проживём…»
Армия потеряла 3 тыс. из 6-ти убитыми и ранеными, а так же разбежавшимися кубанцами, повозки артиллерийского обоза были пусты, лишь немного снарядов лежало в передках батарей, да десяток-другой патронов в подсумках бойцов. К тому же при отступлении прошлось оставить, надеясь на гуманизм противника, 48 тяжелораненых бойцов в Елизаветинской, ибо любая транспортировка была равносильна смерти.
Ночью 1 апреля армия вошла в Гначбау, где простояла весь день, приводя себя в порядок. Было оставлено 4 орудия, только для которых и были снаряды, остальные, столь трудно доставшиеся, испорчены и сброшены в реку. Сокращался обоз, выкидывалось всё, что могло помешать быстрому переходу армии. 2-го апреля похоронили Корнилова, чью могилу, не смотря на покров тайны, всё-таки нашли (искали, кстати, спрятанные сокровища) и осквернили.
Теперь одной основной задачей «добровольцев» стала потребность вырваться из плотного кольца железных дорог, где все крупные станции были заняты отрядами Автономова, а между ними курсировали бронепоезда. Здесь ещё раз в глаза бросается в глаза тот факт, что, отнюдь не архаичное офицерство (ибо война, что тогда, что сейчас это квинтэссенция прогресса), в этой схватке оказалось на стороне традиционной деревни. Где крупные города с преобладанием промышленных рабочих и железные дороги, сгусток высоких технологий того времени, представляли для них либо существенную угрозу, либо необходимость усиленного контроля.
Красные же, не без оснований, планировали задушить в объятиях железных дорог деморализованных «добровольцев» и были близки к успеху. Но вновь на стороне последних сыграл фактор профессионализма и лихости военного сословия.
Чтобы избежать плотного боевого соприкосновения с противником из Гначбау уходили в ночь, поэтому Черноморскую железную дорогу пересекали под утро. «Добровольцы» аккуратно захватили сторожку путевого обходчика, но скрытый переход через пути нарушил один из бронепоездов Красных, который неожиданно появился из темноты. В очередной раз Белые оказались перед лицом поражения, так как именно в это время у строжки сконцентрировался весь командный состав Добровольческой армии. Время шло на секунды. Выручил всех Марков, который дерзко крикнул машинисту, чтобы тот остановился, иначе передавит своих. А пока он соображал что к чему – бросил гранату в машинное отделение. Миончинский сумел под градом выстрелов развернуть орудие и практически в упор расстрелял паровоз и блиндированные вагоны. В ходе ожесточённой схватки противник был перебит. Смертельная опасность миновала, кроме того в разбитых вагонах Белые пополнили так нужный им боезапас. После чего станция была взята, а второй бронепоезд отогнали артиллерийским огнём. Обоз и армию без особых потерь удалось переправить через железнодорожное полотно.
4 апреля «добровольцы» входили в дружественную им Дядьковскую. Моральный перелом произошёл. Рана от утраты вождя - ещё не затянулась, но «добровольцы» снова почувствовали свою уверенность в силах - паника и безволие отступили. Теперь, вырвавшись из плотного большевистского кольца, им нужно было решить, что делать дальше. Вариантов было два. Возвращаться в Донские степи, но обстановка на Дону и участь казаков Попова была неизвестна. Или оставаться на Кубани. Двигаясь либо в Баталпашинский отдел, а далее в Терскую область, что подразумевало в последующем отказ от борьбы. Либо в Лабинский отдел в станицу Прочноокопскую, которая занимала выгодное стратегическое положение, а её казаки были настроены против большевиков. Последнее решение, активно продвигаемое кубанским правительством, было поддержано большинством совещания. Деникин, согласившись с ним, однако, не считал себя обязанным придерживаться данного маршрута и был готов, в случае необходимости, совершить поворот на север. Сейчас же он хотел сконцентрировать армию на перепутье трёх республик и трёх военных командований: Кубани, Дона и Ставрополя. Что позволяло в случае необходимости действовать на любом удобном оперативном направлении. При этом для ускорения переходов было предложено, на примере Красных, посадить солдат на телеги. А членам кубанского правительства усилить меры по реквизиции тягла у населения.
Оставался ещё один сложный вопрос – с ранеными, которых скопилось около полутора тысяч, а их смертность приняла «ужасающие размеры». Получалось, что самые тяжелые из них будут замедлять армию, что чревато разгромом. А ускоренных переходов они, скорее всего, не выдержали бы. Третье решение: оставлять раненных в станицах - тоже гарантированная смерть («добровольцы» пленных не брали – большевики им платили тем же). Однако здесь армию догнало сообщение, что елизаветинские казаки раненных спасли (что в последствии оказалось неправдой), поэтому руководство склонилось к третьему варианту. В итоге решили отобрать 200 самых тяжёлых и оставить врача, медсестру и 250 000 рублей на их содержание. Станичный сход подтвердил, что берёт их на своё попечение. При этом в качестве жеста доброй воли были отпущены заложники большевики, взятые кубанскими казаками под Екатеринодаром («добровольцы» пленных, как мы помним, не брали). При этом часть пробольшевистски настроенных жителей станицы, наоборот, были уведены в качестве заложников с собой.
Впрочем, раненные, узнав, что их оставляют в станице – впали в ярость и отказались покидать обоз. В итоге осталось всего 119 человек, остальных сослуживцы, на свой страх и риск, увезли с собой. И вот печальная ирония судьбы. Дядьковских раненных большевики почти не тронули (помогли отпущенные заложники), в то время как увезённые умерли почти все.
9 апреля, пройдя за 9 дней 220 вёрст, армия остановилась в станице Ильинской. Деникин сумел спасти армию, вырвавшись с минимальными потерями из густой сети железных дорог. Армия сумела сохранить свою ударную силу, подтвердив, что по-прежнему превосходит более многочисленных и хорошо вооружённых оппонентов дисциплиной, выучкой и манёвренностью. Авторитет Деникина взлетел, тесно переплетаясь с культом «болярина Корнилова».
Да, и в станицах, хлебнувших горя от большевичков (особенно заезжих), отношения к «добровольцам» стало радушнее. К ним потёк ручеёк охотников для участия в походе. Чему явно способствовала деятельность членов Кубанской Рады, которые таким образом надеялись увеличить численность казачьего контингента по сравнению с офицерами и юнкерами, дабы в дальнейшем снова заявить о необходимости своей самостоятельной армии.
Здесь же случился ещё один психологический перелом – в армию впервые стали рекрутировать пленных, которых брали кубанские казаки. Сначала в обоз, потом по мере необходимости в строй. Деникин считал, что началось «смягчение психологии добровольцев», но надо признать, что виной этому была насущая необходимость в пополнении частей, к которой командиры прибегали на свой страх и риск.
А пока Деникин двигал армию строго на восток, готовый при необходимости повернуть как на юг, так и на север. Понимая, что от этого решения зависит судьба армии – он не торопился. И даже после того как в Ильинской появились несколько прочноокопских казаков, которые разъяснили ситуацию (мятеж подавлен, но организация и оружие осталось) – он отправил в Егорлыкскую разъезд под командованием полковника Барцевича. Одновременно было решено собрать в Прочноокопскую Покровского с отрядов в 400 кубанцев, который мог стать ядром сопротивления большевикам. Здесь Деникин убивал двух зайцев. Во-первых, удалял из армии не в меру амбициозного «командующего Кубанского края». Во-вторых, нашёл ему занятие по призванию и возможностям.
Впрочем, совершив за 4 дня 200-верстовый пробег, в армию вернулся разъезд полковника Барцевича, а вместе с ним делегация 17 человек от задонских станиц, которая уверила командование армии, что «Дон поднялся» против большевиков. Вопрос о выборе направления – решился сам собой. Оставалось только уговорить на это дело кубанцев.
Представители Рады восприняли это без энтузиазма, заявив, что кубанцы сами не захотят идти на Дон. Однако, простые казаки и офицеры, сроднившись за время похода с «добровольцами», и оценившие пользу от твёрдой дисциплины и грамотного командования, уходить не пожелали. Более того, даже четыре сотни, что планировалось отправить с Покровским - взбунтовались и отказались покидать армию.
Цель Деникина занять район на стыке Донской и Кубанских областей – стала реальной. Добрармия повернула на север и встретилась там с… большевиками, которые к этому времени восстание подавили. А «добровольцам» пришлось сразу же вступать с ними бой. Впрочем, своего Автономова у них не было, поэтому они без труда разбили многочисленные, но слабоорганизованные большевистские отряды.
Благо, как это часто было на первом этапе гражданской войны, единения и порядка среди Красных не наблюдалось. Подтелков, который сидел в Ростове, стал, по мнению Белых, настоящим большевиком, так как опирался на пролетариат и очень нервно дышал в сторону Голубова и Смирнова в Новочеркасске. Последние строили свой социализм – донской, казачий, но близкий советскому. И в тоже время замкнутый в своей области, куда не допускались пришлые. Поэтому когда 1-го апреля казачье ополчение войскового старшины Фирсова захватило Новочеркасск – голубовцы высказали нейтралитет. А когда 5-го числа Красные отбили город обратно, то дивизия ушла из города, впрочем, не забыв вывезти награбленное имущество. Которое, правда, вскоре стало добычей других восставших станиц.
Начинался новый виток борьбы за Дон. И ситуация складывалась крайне затейливо. Немцы, используя соглашение с Центральной радой, заняли Украину и продвигались к Ростову и Новочеркасску. Большевистские войска, откатываясь перед ними, забив эшелонами все станции от Ростова до Тихорецкой. Огромное количество оружия и боеприпасов ускользало от «добровольцев», так как вступать в схватку с немцами ради снабжения – было верхом безрассудства.
При этом 23 апреля южная группа восставших казаков под командование С.В.Денисова снова взяла Новочеркасск, куда Деникин сразу же отправил Кислякова. Если казачьи отряды согласятся на главенство «добровольцев», то армии предстояло идти на соединение к ним. С другой стороны, Добрармия со дня на день могла быть зажата между немцами и отступающими Красными частями. К тому же нельзя было списывать со счёта войска Донской Советской республики и Юго-восточную революционную армию Автономова. А посему надо было готовиться к новой серии схваток. Для чего «добровольцы» 25-28 апреля предприняли налёт на станцию Сосыка в тылу группы большевиков, обороняющихся против немцев. Трофеи были велики, но артбоезапаса там не нашлось. От наступления на другие станции отказались в связи с возросшим сопротивлением Красных. Ещё раз сложилась парадоксальная ситуация, когда «вековечный враг» - немцы оказались вынужденными союзниками. Вот как Деникин обрисовал ситуацию в своих воспоминаниях:
Должен сказать откровенно, что нанесение более серьезного удара в тыл тем большевистским войскам, которые преграждали путь нашествию немцев на Кавказ, не входило тогда в мои намерения: извращенная до нельзя русская действительность рядила иной раз разбойников и предателей в покровы русской национальной идеи...
Увы, это реалии Гражданской войны. Вступая на её мутную стезю, можешь забыть про незапачканные белые одежды.
Тем временем 25 апреля немецкие войска вошли в Ростов, а Красные предприняли наступление на Новочеркасск. Казаки было дрогнули, но им на помощь неожиданно пришла бригада Дроздовского, которая перевесила чашу весов в их пользу. Столица Донского края окончательно оказалась в руках восставших.
Сам Дроздовский тот час подал работ на включение бригады в состав Добровольческой армии, сразу подняв её численность на треть мотивированных и хорошо экипированных бойцов. А вот казачки снова огорчили. Не смотря на то, что присутствие «добровольцев» ими было признано желательным (ведь вокруг ещё роились орды страшных большевиков), ни о каком подчинении речь не шла. Всё это больше напоминала печальную ситуацию «унии» образца ноябрь 1917 – февраль 1918 года, которая уже привела к катастрофе.
При этом вскрылось и другое. Набег на Сосыку показал, что армия устала и жаждет не новых боёв, а полноценного отдыха в нормальных условиях. Армия снова была без базы и тыла, поэтому Деникин отказался от перехода к Новочеркасску, оставив армию на отдыхе в Мечетинской и Егорлыкской.
Совместный парад "добровольцев" и дроздовцев в Мечетинской ознаменовал окончание Первого кубанского или «ледяного» похода.
Вот что про него пишет Деникин:
Первый кубанский поход — Анабазис Добровольческой армии — окончен.
Армия выступила 9 февраля и вернулась 30 апреля, пробыв в походе 80 дней.
Прошла по основному маршруту 1050 верст.
Из 80 дней — 44 дня вела бои.
Вышла в составе 4 тысяч, вернулась в составе 5 тысяч, пополненная кубанцами.
Начала поход с 600-700 снарядами, имея по 150-200 патронов на человека; вернулась почти с тем же: все снабжение для ведения войны добывалось ценою крови.
В кубанских степях оставила могилы вождя и до 400 начальников и воинов; вывезла более полутора тысяч раненых; много их еще оставалось в строю; много было ранено по несколько раз.
В память похода установлен знак: меч в терновом венце.
«Ледяной» поход является классическим переходом периода гражданской войны в России 1918-1924 годов свойственным для обеих сторон. Его успех способствовал тому, что Белые сохранили боеспособное ядро своих войск, которое как свет в темноте для мотыльков – привлекал новых добровольцев в их ряды. Что означало одно – новый раунд жёсткого противостояния идеологических оппонентов не за горами.
Впрочем, теперь ситуация качнулась не в сторону Красных. Именно им предстоит на себе испытать ужас и отчаяние от новой Белой «волны». И те, кто найдёт в себе силы сопротивляться, тоже совершать такие же героические переходы, так же заложив ядро будущей гвардии, но уже красного цвета.
На основании описанных событий можно сделать ряд интересных выводов, которые покажут: почему примерно одни и те же события привели Белое движение к гибели, а Красных, соответственно, к Победе.
Но об этом – в следующий раз.
Journal information